Британский мини-сериал "The century of self" очень помогает понять проблематику в таких произведениях, как "Years And Years" Расселла Т. Дэйвиса или серия "The Waldo Moment" второго сезона Black Mirror, особенно нашему зрителю, далекому от реалий демократических политических процессов развитых стран.
Сериал в четырех сериях рассказывает про развитие в 20 веке политических технологий в тесном переплетении с маркетинговой трансформацией на базе широкого проникновением психоанализа. Фабула происходящего такова: психоанализ Фрейда и ужасы мировых войн сформировали идею о том, что сознательным выбором человека движут подсознательные иррациональные мотивы, животные страхи и желания, то есть внутри каждого их нас живет чудовище. В то время как психоанализ, взятый на вооружение пост-военной Америкой для работы с результатами военных травм, предполагал эти страхи и желания исследовать и контролировать, возвращая человека к социальной "норме", бизнес и политика взяли их на вооружение для продвижения товаров и завоевания политической власти. Исследование иррационального в человеке, его страхов, чувств и желаний, дало возможность связывать их в рекламе с продуктами, стимулируя их потребление или снимая внутренние барьеры для покупки. Развитие технологий психоанализа подарило бизнесу такой инструмент, как фокус-группы; политики в свою очередь не просто использовали, например, привлечение знаменитостей для агитации или страх перед коммунизмом для продвижения политических и коммерческих задач, они пошли дальше и пытались найти способы полностью взять под контроль личность путем стирания "иррациональной программы" человека — через использование психоделических наркотиков и шоковую терапию, что, конечно же, окончилось полным провалом.
Однако в противовес психоанализу, направленному на нормирование человека путем контролирования пугающих общество иррациональных желаний, расцвела конкурирующая школа, исходящая из доброй внутренней природы человека, и проповедующая, что именно общество, заставляя человека подавлять свои чувства и потребности, превращает его в чудовище. Разочаровавшаяся в политической борьбе часть общества в 60-х взяла ее на вооружение в надежде победить не реального противостоящего ей полицейского, а внутреннего полицейского в голове, выращенного общественными ожиданиями и нормами, и этим освободить личность для построения настоящего человеческого общества. Однако ни выпуск всех внутренних желаний и страхов наружу, ни раскрепощение, ни поиски "настоящего себя" не дали нужного эффекта — оказалось, что под множеством привнесенных слоев никакого внутреннего скрытого экзистенциального "я" нет. Зато они породили новый идеал — идеал самовыражения и самоценность идентичности, автономии и самосозидания, быстро распространяющийся по обществу. Но такой индивид стал аполитичен, так как начал искать все решения внутри себя, а не в трансформации общества.
В то же время бизнес мгновенно ухватил это изменение. Переключившись с выявления подсознательных реакций на выявление и группировку ценностей, он быстро выявил тренд на выражение идентичности и стал предлагать товары, которые должны были дать возможность человеку самоактуализироваться через акт самостоятельного выбора. Разбив людей на новые группы согласно их стилю жизни, бизнес начал предлагать продукты, которые подкрепляли конкретный внутренний образ, воплощающий набор ценностей потребителя. Это открыло новый рынок — рынок самовыражения, спрос на котором никогда не насыщается, потому что бесконечно изменчив. Но само внутреннее освобождение человека от общества оказалось фикцией — он оказался освобожден от общества только для того, чтобы строить свою идентичность, выбирая предлагаемые бизнесом продукты.
Политики догнали эти тренды в лице Клинтона и Блэра — теперь политические партии могли исследовать своего избирателя через фокус-группы, и могли победить, фокусируясь исключительно на ценностях тех избирателей, которые находятся в пограничном диапазоне (swing-voters). При этом в процессе исследований они выявили, что новый способ потребления привел к формированию нового отношения к политике: люди видели себя не как часть социальной группы, не как принадлежащих к определенному классу или партии, а как самостоятельных индивидов, которые платят налоги — и ждут, что за эти налоги политическая система будет удовлетворять их нужды. Что ж, новые политические кампании быстро подстроились под эти ожидания, и вместо продвижения свой повестки начали агитацию через ре-утверждение стиля жизни самого избирателя, ориентируясь исключительно на внутренние желания самого swing-voter.
Это дало свой эффект — демократы и лейбористы выиграли выборы. Но это означало и конец эры политиков, которые занимаются общественными интересами во благо избирателей, такими, как помощь людям в ограничении жадности корпораций или в заботе о неимущих слоях населения. Политики перестали поднимать отдельного избирателя до проблем самого общества; вместо этого они превратили политический институт в исполнителя внутренне несогласованных желаний разрозненных индивидов, требующих "всего хорошего" одновременно, которые ожидают за свои налоги получить уровень индивидуального сервиса не хуже, чем предоставляет им бизнес. Причем даже не воли этих индивидов, а их внутренних желаний, не обязательно осознаваемых.
Сериал кончается на вопросе о том, должна ли политика служить простым агрегатором подсознательных желаний индивидов, или же политика должна реализовывать конструктивную дискуссию по решению общественных проблем с людьми, которые являются не политическими потребителями, а активными гражданами? Насколько попытки угадать и удовлетворить желания отдельных избирателей действительно делают их субъектами политики, а не объектами, словно собака, которая думает, что управляет дрессировщиком, своими трюками заставляя того выдавать ей подачку?
Сегодня мы бы могли дописать новую главу в этот сериал — про политические технологии соцсетей, которые позволили залезть в голову избирателя намного лучше фокус-групп и электрошока; про новый виток психологического идеала, который после идеи подавления внутреннего "чудовища" обществом и идеи борьбы с общественно-психологическим насилием над свободной личностью повернулся к новым формам идентичности через выявление форм социального угнетения, которые, конечно же, тоже мгновенно оказались завернуты в бизнес-продукт и взяты на вооружение политическим процессом.
Но главное, что не озвучено в сериале: как я писал ранее, невозможно стремиться исключительно к пассивному считыванию потребностей человека без того, чтобы запустить процесс их активного формирования. Вот кто же или что же должен их формировать и для какой цели — и есть тот самый главный вопрос. Помните, как там у Пелевина:
"То есть как, подожди… Выходит, что те определяют этих, а эти… Эти определяют тех. Но как же тогда… Подожди… А на что тогда все опирается?" Не договорив, он взвыл от боли — Морковин изо всех сил ущипнул его за кисть руки — так сильно, что даже оторвал маленький лоскуток кожи. "А вот про это, — сказал он, перегибаясь через стол и заглядывая в глаза Татарскому почерневшим взглядом, — ты не думай никогда. Никогда вообще, понял?"